В 1940 году окончила семилетку, очень хотела учиться дальше. Отдали документы в Ракитянскую школу. Проучилась всего год, а тут война...

Я помню 22 июня 1941 го­да. Было воскресенье. Позже об этом мы песню пели: «22 июня, ровно в 4 часа, Киев бомбили, нам объявили, что началась война». Уже днем кто-то сообщил том, что на нас напали немцы. На выгоне (так у нас называют центр се­ла) собрались бобравцы у ре­продуктора. Голос Левитана сообщил о страшном собы­тии. К вечеру мужчины по­вестки получили - началась мобилизация. Мой отец попал в четвертую группу сельчан, уходивших на фронт. Это было 8 сентября. А уже через два дня молодежь села от­правили рыть окопы.

Привезли нас в Головчино. Работали в любую погоду, да­же в сильный дождь. Копали противотанковые рвы. Каждо­му была доведена норма. Помню, у одной девушки руки на следующее утро так опух­ли, что шевелить пальцами не могла. Она плачет, а воен­ный, который с нами был, так сурово говорит: «Девушка, а ты знаешь, что война идет?» Не знаю, откуда и силы бра­лись у нас. Немецкие самоле­ты пролетали над нами, листовки бросали.

Две недели мы работали в Головчино, до 25 сентября. Началось отступление, и нас отправили домой. А дома свекла не выкопана, просо в снопах на поле. Кто будет ра­ботать? Старики, матери на­ши да мы. У нас бригадир был, все время подбадривал, шутил: «Ну, девчата, отцы ва­ши на фронте, по батюшке не буду вас величать теперь, а по матушке - Маньковна, Ганновна, Катьковна».

Немцы появились в Бобраве 11 ноября. Сначала прое­хала разведка на мотоцикле, а потом много их пришло со стороны завода. Первым де­лом удостоверились, что красноармейцев нет, потом пошли по хатам еду требо­вать: «Матка, шпик, яйки, брот». Зашли и к нам двое, а мама в это время пошла к ко­лодцу за водой. Сидим мы, пятеро детей, на печке, при­жимаемся в углу друг к друж­ке. Самой младшенькой, Кате, было всего три годика. Один сел на скамейку, смо­трит на нас и улыбается. А другой еду ищет. Сало у нас было, но мы его спрятали: за­вернули в тряпки, накрыли де­ревянным корытом, а сверху соломой и сухим навозом прикрыли. Так и сохранили. Была телятина, но немцу она почему-то не приглянулась.

Боевых действий на терри­тории села не было. Немцы у нас постоянно не находились, появлялись наездом и старо­сте Ткачеву говорили, что нужно делать. Староста соби­рал людей - давал указания. Об этом человеке ничего пло­хого сказать не могу. Он хоть и был раскулаченным, но зла в Бобраве не творил.

Когда в феврале 1943 года подошли наши войска, немцы просто убежали в сторону слободы Белая. Мужчины при­зывного возраста были в Бобраве, им разнесли повест­ки и забрали на фронт. Под Белой много погибло солдат. Там в поле ветряк стоял, а на нем засели немцы с пулеме­тами. Мельнику пригрозили, чтобы он ничего не сказал на­шим разведчикам, тот испу­гался и промолчал. Под пулеметным огнем много лю­дей полегло. На следующий день везут оттуда раненых, убитых. Вся дорога была красная от крови.

Госпиталь был в нашей шко­ле, девчата наши санитарка­ми там работали. А у нас началась эпидемия тифа. Во­енный собрал молодежь, разъяснил ситуацию и дал за­дание: ежедневно проходить по своему участку, измерять у людей температуру, смотреть, кто больной. Сведения мы по­давали фельдшеру. Больных свозили на Селезневку, в Милетову хату, их там лечили. У нас работала учительница из Венгеровки, так мы ее, боль­ную, на санях отвозили до­мой.

В начале лета 1943 года опять взяли на рытье окопов, теперь уже перед Готней. И здесь каждому давали норму. Перед Прохоровским сраже­нием видели, как много само­летов (штук сто) пролетело, по пять в каждом звене, мы пересчитали. Как началось сражение под Прохоровкой, нас отправили домой. Далеко Прохоровка от Бобравы, но отголоски, правда слабые, до­носились и до нас: земля дро­жала, и углы в хате стонали.

Погнали немцев с нашей земли, стало легче. И началась работа. Перед войной у нас в колхозе ком­байн был, правда, с сегод­няшними его не сравнить, а теперь приходилось все рабо­ты выполнять вручную. Паха­ли на коровах, зерно государству сдавали. Бедные животные! Себя мы так не жа­лели, как своих кормилиц. Ви­дели пленных немцев, как они там, на заводе, работали. Жалкий вид у них был.

Н. Карпенко, учитель истории