Их разлучила война — мать и маленького сына. Через годы, через расстояния тянулись они друг к другу. И встреча состоялась... Ефросиньи Кирилловны Кононовой жительницы села Ракитного и ее сына Коли после 26 лет разлуки.
Разлука
На завалинке, укрывшись от жгучего солнца, сидели женщины, а невдалеке от дома, прямо на улице, играли дети. Всех их сдружила война — и местных, и эвакуированных.
Фашистский самолет появился как-то неожиданно, никто не слышал гула мотора при приближении. Вой, раздирающий душу свист бомб, страшный взрыв, и соседний дом разрушен. А в воздух, звеня и скручиваясь, летели листы железа, служившие минуту назад крышей. Женщины вскочили. И тут Ефросинья Кирилловна услышала зов, от которого похолодело в груди и отяжелело тело:
— Ма-мо-o! Ма-мо-о!
Она кинулась на улицу. Ее сынок Коля поднялся с земли и хотел бежать навстречу, но, сделав два шажка, упал и еще сильнее закричал: «Ма-мо, мамо моя!»
Евфросинья Кирилловна подхватила сына на руки.
— Коля, что с тобою, сыночек? — в испуге спросила она.
А потом увидела кровь. Она бежала у нее по рукам, капала на подол платья и впитывалась, оставляя темные пятна. Голова у Ефросиньи Кирилловны закружилась, к горлу подступила тошнота, и сознание покинуло ее.
Сколько пробыла без памяти не помнит. Сбежавшиеся соседи и солдаты подхватили бесчувственную мать и тяжело раненного ребенка, которого сразу же отправили в Борисполье в медсанбат. Мать привели в чувство, и она, только открыв глаза, спросила ослабевшим голосом:
— А дэ мий Коля?
— Да ты не волнуйся, цел твой Коля, в санбат отправили, — успокаивала соседка.— Ты сама крепись, полежи, отдохни.
— Нет, я до Коли. Поедем, Ваня, сейчас прямо и поедем, — прижимая старшего сына, говорила Кирилловна.
Она достала лошадь, повозку, усадила на нее сына Ваню и поехала в Борисполье. Отыскав медсанбат, обратилась к первому же человеку в белом халате.
— У вас мий сынок, скажите ради бога.
— Мальчик, раненый? Беленький и курчавый?
— Да, да.
— У нас. Сейчас будем делать ему операцию.
Ефросинья Кирилловна снова чуть не лишилась чувств.
— Вы тоже можете присутствовать.
И мать присутствовала на операции своего сына, которому всего-то было два года и восемь месяцев. Она держала в своих ласковых ладонях голову Коли. Руки его были привязаны. Он смотрел на мать горячими сухими глазами:
— Мамо, мамочка.
Операцию делали без наркоза (не было в санбате не только наркоза, но и гипса). Из левого бедра извлекли осколки, наложили швы на обе раны. Мальчик потерял очень много крови, был бледен, слаб, часто терял сознание. Пять дней сидела у постели сына мать. Только на ночлег возвращалась в Бобраву, чтобы утром чуть свет снова бежать в Борисполье.
Советские войска перешли в наступление на Курской дуге. Медсанбат, расквартиро¬ванный в Борисполье, двинулся вслед за своей частью через Бобраву, Белую и остано¬вился в селе Лошаковка. Ехала вслед и Ефросинья Кирилловна. И еще в течение пяти дней ухаживала за сыном, пока медсанбат стоял в этом селе.
— Дальше вам ехать с нами нельзя, — сказал врач.
— А как же я Колю одного оставлю, — плакала мать.
— Вылечим и вернем вам Колю.
— Так скажите хоть, куда вы едете, где искать мне сына?
— Это военная тайна. Таких вещей не говорят.
— Да я никому не скажу, что я, враг? Да как же так?
—. Нельзя, нельзя, тетенька. — И врач ушел.
К одинокой плачущей женщине подошел ездовой с перебинтованной рукой.
— Ты не убивайся зря. Сына вылечат. А жив будет, найдешь. Едем мы далеко — на Орел.
Ефросинья Кирилловна долго шла за повозками, на которых стонали раненые. Старший Ваня шел сзади, держась за платье. Обоз удалялся, увозя сына Колю, а мать стояла на горячей пыльной дороге, тихо утирала слезы и гладила по голове старшего сына.
Сердце подсказывает
Перед самым концом войны на Ефросинью Кирилловну свалилось еще одно страшное горе: пришло извещение о смерти мужа. Но даже такое несчастье не могло вытеснить мысль о потерянном сыне.
Окончилась война. Налаживали работу учреждения. И Кирилловна начала искать своего сына — Кононова Николая Евдокимовича. Сколько их тогда было разлученных матерей и детей, детей, которые не знали имени родителей, жившие с новой фамилией, считавшие себя сиротами.
Шли год за годом, а Ефросинье Кирилловне не удалось узнать ровным счетом ничего. Соседи и родственники утешали ее, старались убедить, что поиски напрасны, что сына давно нет—был бы жив, уже нашелся бы.
— Напрасно убиваешься, Кирилловна, — говорили соседи. — Теперь уже не найдешь, не вернешь.
Но сердце матери не хотело принимать никаких доводов, даже самых убедительных.
— Нет, — отвечала она, — живый мий Коля. Сердце мое подсказывает: живый. Вот тут чувствую. Должен найтись,— Кирилловна при этом прикладывала руку к груди. — Вот не могу сказать про него «царствие небесное», душа не налегает. А про Евдокима скажу.
И она искала, надеялась, ждала. Приходила в Ракитянский детский дом, подолгу присматривалась к малышам, искала своего Колю. А ехал кто из родственников или зна¬комых в другие места, просила:
— Ты сходи там в детский дом, може Колю моего убачишь.
До последних дней искала Колю среди маленьких, хотя понимала, что вырос он уже. Снова и снова приходила она в паспортный стол, задавала один и тот же вопрос и уходила храня лишь надежду в материнском сердце.
Однажды ее вызвали в паспортный стол:
— Что будем делать, Ефросинья Кирилловна? Ничего у нас не получается, — встретила вопросом начальник паспортного стола Мария Ильинична Баранникова.
— Попытайтесь еще. Очень прошу вас, не прекращаете поисков, успокойте вы мое сердце хоть на старости, — умоляла Кирилловна.
Тогда был объявлен всесоюзный розыск. И вот в начале июня 1969 года первая обна¬деживающая весть:
— Находится один человек, приметы вроде подходят и ранен в левую ногу, и год рождения совпадает. Вы говорите, он с 1940 года? — спросила Мария Кузьминична.
— С сорокового, с сорокового, — в волнении подтвердила Кирилловна.
— Здесь указано, что он с сорок первого. Но это неважно. Возможно, и год тогда ему изменили.
— Карточку бы посмотреть.
А через две недели пришли фотографии. Ефросинья Кирилловна взяла протянутую фотографию и затрепетала. Глаза застилал туман, слабость разлилась по телу:
«Сынок мий, дорогий, же мий». Слезы бежали по лицу, но она не плакала. Она смотрела, смотрела... Все радовались ее счастью. Она смотрела на фотографию и видела на ней свое, самое дорогое лицо. «Все шукала тебя маленьким, а ты який сокол вырос. Ох, и доля нам досталась трудная. Двадцать шесть лет буть в разлуке, дитятко мий ».
«Ракитянкая правда» Р№ 85 от 15 июля 1969 г.